Виноградов В.Н. 1914 год: быть войне или не быть? // Новая и новейшая история. 2004. №6. С.17-25.

Каждый год 11 ноября в 11 часов утра президент Франции с цветами в руках, окруженный детьми, идет к Триумфальной арке и возлагает венок к могиле Неизвестного солдата. Страна замирает. Гремит артиллерийский салют, звонят колокола. Франция чтит память героев Великой первой мировой войны – 1 млн. 300 тыс. убитых, множества раненых и искалеченных, вспоминает опустошенный север страны.
Война прошла смерчем по полям и городам России, Сербии, Бельгии, Польши, Румынии, Греции, Македонии, Черногории, Литвы и Латвии. Великобритания стала жертвой беспощадной подводной блокады. 40 млн. убитых, раненых и искалеченных на фронтах, бесчисленное множество умерших от голода и страданий в тылу, море крови, потоки слез. Австро-Венгрия развалилась, не выдержав испытания огнем. Обескровленная Германия лежала у ног победителей.
Вся Европа усеяна памятниками героям и страдальцам первой мировой. Исключение – Россия. Ни одного монумента, ни одной ухоженной могилы. При советской власти войну объявили империалистической, несправедливой и достойной всяческого осуждения. Война попала в тень Октябрьской революции, о ней стремились забыть. Признавались два исключения на общем мрачном фоне: справедливая военная борьба Бельгии и Сербии, но эти два события, разумеется, не могли изменить общую сурово-критическую оценку.
Сейчас отмечается стремление взглянуть на историю первой мировой без классовых шор и дать ей всестороннюю характеристику. Уже больше десяти лет существует в нашей стране Ассоциация историков первой мировой войны. Ее трудами или с ее участием подготовлены солидные издания,{1} проведены многочисленные встречи и конференции, в том числе международные. Прежний односторонний подход к ней можно считать преодоленным. Первая мировая предстает как явление цивилизационного размаха и порядка, грань между эпохами, пролог XX столетия, начало новейшей истории человечества. Она наложила отпечаток на все стороны его существования - мировой правопорядок, экономику, социально-политическое развитие, культуру.
 В ходе ведущихся в стране дискуссий, анализа "короткого и длинного периодов" вызревания предпосылок первой мировой{2} встает и вопрос о возможности альтернативного пути развития событий, минуя вселенскую драму 1914-1918 гг., для мира в целом и для России в особенности. "С чисто экономической точки зрения Россия не относилась к числу тех промышленных и финансовых гигантов, противоречия между которыми вели к мировому столкновению", – отмечает А.В. Игнатьев. Но вызов Центральных держав Петербург все-таки принял, и "объяснение кроется прежде всего в
имперском менталитете российских правящих кругов"{3}. В той же сфере ищет ответа Л.Г. Истягин: "В сущности, проделанные исследования показывают, что в большинстве случаев противоречия на империалистической почве, в том числе колониальные, отнюдь не были такими уж абсолютно стопроцентно антагонистическими, непримиримыми. Потому-то, в частности, резонно было бы ставить вопрос о субъективных факторах, об элементах случайности, обусловивших конфликтное развитие"{4}.
"Если проанализировать многообразные причины первой мировой войны в отдельности, то окажется, что ни одна из них не была столь важной, чтобы оправдать риск общеевропейской войны, – пишет А.В. Ревякин. – По большому счету у ведущих мировых держав не было достаточных причин стремиться к войне"{5}. Это уже намек на роль случайности.
Т.М. Исламов во многом придерживается иной позиции, но в одном его построения смыкаются с вышеприведенными высказываниями в поиске альтернативного пути развития в июле-августе 1914 г.: "Характер и природа начавшейся в 1914 г. всесветной бойни определялись не "защитой родной земли, священных рубежей отечества", не заботой о спасении культурных ценностей цивилизации от варваров – тевтонских либо русско-славянских, – а интересами империалистической экспансии в форме захвата раздела, передела чужой земли либо установления сфер влияния и т.п. ... Россия оказалась втянутой в войну, которая отнюдь не диктовалась правильно понятыми национальными интересами Российской империи". В итоге "страна вступила во всесветный катаклизм отнюдь не в силу объективных и закономерных причин"{6}.
Иной точки зрения придерживается В.С. Васюков, и автор сих строк разделяет его взгляды: "Главной причиной первой мировой войны явилось стремление Германской империи силой оружия установить свою господствующую гегемонию в Европе и мире и готовность Тройственного согласия не допускать подобного исхода"{7}. Немецкую геополитическую стратегию с большей убедительностью и исследовательским талантом проанализировал Ф. Фишер в изданной в 1962 г. нашумевшей книге "Рывок к мировому господству"{8}.
Закономерно вычленение из множества противоречий, разделявших мир, одного основного, антагонистического и непреодолимого. Видеть Европу под сапогом "Пруссо-Германии" не желали ни в Петербурге, ни в Париже, ни в Лондоне. История свидетельствует: угроза ниспровержения баланса сил на континенте и установления чьего либо единоличного преобладания поднимала против нарушителя если не всех, то добрую половину держав. Распространение власти Габсбургов на Германию, Испанию и Италию привело к Тридцатилетней войне 1618-1648 гг., возвышение короля–солнца Людовика XIV вызвало сопротивление со стороны Великобритании, Голландии, Австрии, Бранденбурга, Дании, Португалии и Савойи, и разразилась война за Испанское наследство. Учиненная прусским королем Фридрихом II перекройка карты Священ ной Римской империи германской нации привела к образованию коалиции Австрии Франции, России, Швеции и Саксонии и к Семилетней войне 1756-1763 гг. Безудержный экспансионизм Франции после революции 1789-1794 гг. и образования первой империи вызвал к жизни шесть направленных против нее коалиций и серию наполеоновских войн.
 Угроза расползания по всему миру коричневой чумы нацизма привела к сплочении ранее люто враждовавших сил, и родилась великая антигитлеровская коалиция. Ее участников разделяло все – государственный строй, политический режим, идеология,
а сплачивало одно – ненависть к гитлеризму, и она восторжествовала над всеми противоречиями. В ряду этих эпохальных для Европы и мира свершений, происходивших при феодализме, капитализме и даже, для одного из участников, при социализме значится и первая мировая война.
Немецкие гегемонистские поползновения вызревали постепенно. Во время франко-прусской войны 1870-1871 гг. пресса рейха занималась поисками "немецкого следа" по всей Европе: Эльзас, Лотарингия, Люксембург, Остзейские провинции, т.е. Прибалтика. Князь В. Мещерский, с тревогой наблюдая за стремительным возрастанием берлинских аппетитов, писал цесаревичу Александру Александровичу: "Невольно у всех на языке то, что, хочешь не хочешь, приходит в голову: черт возьми, так и до нас доберутся"{9}.
В 1887 г. Бернхард фон Бюлов, тогда – первый секретарь посольства в Петербурге, а в дальнейшем рейхсканцлер, писал в министерство иностранных дел: "Мы должны пустить кровь русскому... чтобы тот 25 лет был не в состоянии стоять на ногах. Нам следовало бы надолго перекрыть экономические ресурсы России путем опустошения ее черноморских губерний, бомбардировки ее приморских городов, возможно большим разрушением ее промышленности и торговли. Наконец, мы должны были бы оттеснить от тех двух морей, Балтийского и Черного, на которых основывается ее положение в мире. Однако я могу себе представить Россию действительно и надолго ослабленной только после отторжения тех частей ее территории, которые расположены западнее линии Онежская губа – Валдайская возвышенность и Днепр"{10}. Так выглядела продуманная программа низведения нашей страны с пьедестала великой державы, превращения ее в обширную область рутинного сельского хозяйства.
В 1891 г. родился Пангерманский союз, превратившийся в организационный центр и мозговой трест немецкого шовинизма. В январе 1906 г. британский посланник в Баварии, где состоялось очередное сборище союза, информировал правительство его величества: пангерманцы полагают, что после кончины австрийского императора Франца-Иосифа (а тому 76 лет) немецкие земли его владений вольются в Германию; та же участь постигнет "немецкую" Швейцарию, часть Бельгии, Голландию, у которой заодно следует прихватить колонии, Остзейские провинции России (Прибалтику). Люксембург должен войти в состав рейха. Король Эдуард VII внимательно ознакомился с донесением, о чем свидетельствует его помета: "В высшей степени интересная и тщательно составленная депеша. Читать ее неприятно. Э.Р."{11}
Десятилетиями бюргера уверяли, будто злые соседи, Франция и Россия, спят и видят, как бы взять фатерлянд в клещи и лишить немецкий народ его государства. Шовинистический угар овладел массами. Генерал А.А. Брусилов, отдыхавший в июне 1914 г. на курорте в Киссингене, стал свидетелем впечатляющей сцены: на площади воздвигли макет московского Кремля. Собралась толпа, гремели оркестры. Под их звуки "кремль" подожгли с нескольких сторон: «Дым и чад, грохот и шум рушившихся стен. Колокольни и кресты наклонялись и валились наземь... Но немецкая толпа аплодировала, кричала, вопила от восторга, и неистовству ее не было предела". Поверженный "кремль" обратился в пепел, над площадью плыли звуки гимна "Германия, Германия превыше всего"»{12}.
 Война застала второй рейх при полной аннексионистской амуниции, в которой идея "Дранг нах Остен" занимала почетное место. Уже 9 сентября 1914 г. канцлер Теобальд фон Бетман-Гольвег представил первый вариант послевоенного мироустройства, предусматривавший отторжение от Франции и Бельгии стратегически важных и богатых минеральными ресурсами территорий и вхождение Люксембурга в Германскую
империю. Цель – "ослабление Франции в такой степени, чтобы она не могла вновь стать великой державой". О России в программе говорилось кратко, но выразительно: "Возможное удаление России от немецкой границы и ликвидация ее господства над нерусскими народами". Иными словами, предполагалось установить гегемонию рейха в Европе{13}. Уточнения и конкретизацию в наметки канцлера внесли ведущие пангерманцы. В заявлении союза говорилось, что Россию "надлежит отбросить в основном к границам, существовавшим до Петра Великого" (при Алексее Михайловиче). Профессор Кенигсбергского университета Ф. Лациус писал о Новгороде и Могилеве как "немецких городах" и помещал Петроград в глубину "восточного пространства" рейха. Составлялись планы "заселения, колонизации и германизации Восточной Германии"{14}.
Увы, взваливать всю вину по случаю завоевательного психоза на одних пангерманцев, с которых и спрос невелик, беспредметно. 20 июня 1915 г., во время трагического отступления российской армии, собрался на заседание цвет российского общества – университетские светила, среди которых ученые с мировым именем, депутаты, дипломаты, церковные иерархи. Под "меморандумом профессоров" стоят подписи 1347 человек. В числе военных целей в бумаге значились Польша, Литва, Белоруссия, Прибалтика, Украина. При всем разнообразии форм их "государственной организации" – от прямого вхождения в рейх до провозглашения самостоятельности упомянутых территорий – все они подчинялись имперскому руководству. Подписанты выражали тревогу – как бы политики по свойственной им робости и трусости не упустили "победоносных завоеваний меча"{15}.
Над национально-государственными интересами России нависала угроза – быть отброшенной от морей, отрезанной от мировых рынков, обреченной на прозябание на обширной, но замкнутой территории. Уклонение от выполнения союзных обязательств, провозглашение нейтралитета почти гарантированно предрекало разгром Франции и превращение угрозы в реальность. В Париже и Петербурге сознавали: в единстве – сила, а разобщение ведет к погибели. Посол Франции в России М. Палеолог в июле 1914 г. чуть не ежедневно заверял министра иностранных дел С.Д. Сазонова в союзнической верности Франции, и по понятным причинам: "Оторвавшись от России, мы потеряли бы необходимую и незаменимую опору нашей политической независимости"{16}.
Не сразу, с колебаниями, но к тому же выводу пришла правящая элита Великобритании. Консервативная оппозиция помогла либеральному премьер-министру Г. Асквиту преодолеть сопротивление пацифистов в собственной партии и получить согласие палаты общин на вступление страны в войну. В записке от 25 июля видный чиновник Форин оффиса Э. Кроу предавался размышлениям: в случае своей победы Германия и Австрия "раздавят Францию и унизят Россию. С уничтожением французского флота, с оккупацией Германией Канала (Ла-Манша. – В.В.), при добровольном или вынужденном сотрудничестве Голландии и Бельгии - каково будет положение Англии, лишившейся друзей?". Дело вовсе не в попранных правах Сербии, вокруг которых поднято столько шуму, а в стремлении Германии к "политической диктатуре в Европе"{17}. Надо вступать в войну, промедление смерти подобно.
 С соображениями геополитического плана соседствовали чисто земные – Европа не желала жить под дробь прусского барабана. Приведем здесь примечательные слова кронпринца Фридриха, человека либеральных взглядов, своего рода белой вороны в семействе Гогенцоллернов. Во время франко-прусской войны, в последний день 1870 г., в немецком лагере под осажденным Парижем он записал в своем дневнике: «Скоро станет всем ясно, что нас не любят и не уважают, лишь боятся. Нас считают способными на любое злодеяние, и недоверие все растет и растет. Дело не только в этой войне, а в том, куда завела нас открытая Бисмарком и введенная в оборот доктрина "железа и крови"... Кому нужна вся власть, военная слава и блеск, если нас повсюду встречает ненависть и недоверие... Бисмарк сделал нас великими и могущественными, но он отнял у нас наших друзей и доброе участие мира и, наконец, нашу чистую совесть»{18}. Германия, воспринимавшаяся прежде как страна мыслителей, философов и поэтов, стала выступать перед миром в солдафонском обличье.
Сазонов именовал сооружаемую пангерманцами Срединную Европу "Берлинским халифатом", "фантастической империей, простирающейся от берегов Рейна до устья Тигра и Евфрата"{19}. "Основной целью союзников, – декларировал министр, – должно быть уничтожение германской мощи, а также притязаний Германии на военное и политическое господство". Много лет спустя, в "написанных в эмиграции мемуарах он повторял то же самое: "Тройственное согласие... стремилось только предупредить установление германской гегемонии в Европе, в чем оно усматривало опасность для своих жизненных интересов"{20}.
Ныне в нашей стране у той части общественности, что считает Октябрьскую революцию злом и именует ее переворотом, бытует иной подход к началу первой мировой войны, которая явилась колыбелью установленного большевиками режима. Воздержись самодержавие от вступления в побоище – глядишь, и советская власть не появилась бы на свет. Такова логика подобных рассуждений. Перед массовой аудиторией такое мнение высказал телеведущий второго канала Н.К. Сванидзе 5 марта 2004 г. в программе "Исторические хроники". Он упомянул, что "нейтралистом" выступал выдающийся государственный деятель С.Ю. Витте, но умолчал о Григории Распутине и пронемецки настроенных придворных кругах. Он перечислил некоторые причины катаклизма, но почему-то не упомянул основной – Германия рвалась к мировому и в первую очередь к европейскому господству.
 Мрачные предчувствия Витте заслуживают внимания. "Он сомневался, – пишет С.В. Тютюкин, – в любой возможности победоносного выхода из войны, предрекал поражение за поражением, расстройство финансов, внутренний раздор и смуты невероятного масштаба, революцию, крушение династии и анархию, если вскоре не будет заключен мир"{21}. Витте оказался провидцем, все так и произошло. Окружение Николая II подобным кругозором не отличалось. Мало кто предвидел тогда ход событий. По словам Питирима Сорокина, "если бы в 1913 году кто-нибудь всерьез предсказал хотя бы малую часть того, что впоследствии произошло на самом деле, его сочли бы не иначе как сумасшедшим"{22}. Представлялось, что победоносный ход военных операций укрепит трон. В беседе с Палеологом царь прикидывал будущие российские приобретения, включая Черноморские проливы. Империалистическое шило высунулось из мешка. По распространенному тогда мнению, война могла продлиться год-два, о том, казалось, свидетельствовал опыт второй половины XIX столетия. Немцы грезили блицкригом, французы мечтали о возвращении Эльзаса и Лотарингии, российский генштаб прочертил операционную линию Восточная Пруссия-Берлин. О поражении в августе 1914 г. не думали, зато зримой и смертельно-опасной представлялась угроза остаться один на один с победоносной Германией в случае уклонения от сотрудничества с Францией. Сазонов полагал: "Окончательное водворение Германии на Босфоре и Дарданеллах было бы равнозначно смертному приговору России"{23}. Сравним это высказывание с заявлением В.М. Молотова в разговоре с главой Форин оффиса Э. Бевином 25 сентября 1945 г., совсем в другую эпоху и при совершенно отличных обстоятельствах: "В Черноморских проливах нас хотят держать за горло руками турок"{24}. Ситуация разная – забота одна. Существуют аксиомы национальных интересов, не привязанные ни к строю, ни к эпохе, равно значимые при феодализме, капитализме и социализме, и обладание выходом к открытому морю относится к ним. Будучи их лишена, экономика страны задыхается. Россия, начиная с правления Ивана Грозного и до царствования Екатерины Великой, затратила на прорыв к берегам Балтики и Черного моря 70 военных лет. И все это грозило рухнуть в одночасье в случае весьма вероятного поражения Франции в единоборстве с рейхом. Немедленным последствием победоносного блицкрига кайзеровского и австро-венгерского оружия явилось бы выдворение России с Балкан и установление немецкого контроля "над Босфором и Дарданеллами, через которые вывозилось 90% российского зерна.
Обратимся к морям северным. Кильский канал проходит по немецкой территории, Датские проливы сторожил тогда построенный адмиралом А. Тирпицем флот. Так что выход к открытому морю через Балтику был на немецком замке. Железной дороги к Баренцеву морю не существовало, Мурманска – тоже. Рейх в момент напряженности мог перекрыть все водные пути российского экспорта и задушить отечественную внешнюю торговлю. Оценка Сазонова выглядит поэтому не панической, а взвешенной. Это – возможная ближайшая перспектива, открывавшаяся перед Россией в случае провозглашения ею нейтралитета. Ну, а в более отдаленном будущем последовало бы все то, о чем говорилось выше. России оставалось выжидать, когда, что и на каких условиях у нее потребуют. В рассуждениях об альтернативных путях развития в 1914 г. обычно упускается из виду один немаловажный момент. Ведь для сохранения мира между двумя странами необходимо, чтобы они обе проявляли к нему интерес. Обнаружить таковой у германской стороны, если не считать фейерверка словесных заверений, крайне затруднительно. Ведь не самодержавие объявило войну Берлину, а кайзеровское правительство России, причем действуя скоропалительно, с лихорадочной поспешностью, уже 1 августа 1914 г. И это – наперекор стратегическим соображениям, вопреки "плану Шлиффена", предусматривавшему молниеносный разгром Франции и оборонительные действия ограниченными силами против России на начальном этапе. Казалось бы, логика войны требовала как можно дольше оттягивать столкновение с самодержавием. А вышло все наоборот. Соображения внутриполитические возобладали над стратегическими. Канцлер Бетман-Гольвег понимал, что войны выигрываются не только на полях сражений, но и в тылу. Бросаться в бой без одобрения влиятельной социал-демократии, за которой шли рабочие, представлялось нежелательным. Канцлер долго и тщательно создавал коалицию разных социальных сил ("диагональ Бетман-Гольвега") во имя защиты "высших интересов нации". Конечно, преодолеть классовые противоречия с помощью "диагоналей" невозможно. Но в достижении ближайшей непосредственной цели - добиться согласия в рейхстаге, превратить социал-демократию в государственную партию, пристроить ее в общий шовинистический ряд – он достиг определенных результатов{25}.
 Поход против республиканской Франции, будь он преподнесен общественности в чистом, не замутненном демагогией виде, мог посеять сомнения в умах. Следовало придать предстоящей схватке благопристойный прогрессивный облик. С этой целью был мобилизован "антицаристский эффект", обратились к теням К. Маркса и Ф. Энгельса с их священной ненавистью к самодержавию. Последний требовал от немецких социалистов "не капитулировать ни перед внешним врагом, ни перед внутренним. А это они могут выполнить лишь в непримиримой борьбе с Россией и ее союзниками", кем бы они ни были. "Если Россия начнет войну – вперед на русских и их союзников". Окажись в их числе Франция – тем хуже для нее: "Немецкие социалисты стали бы сражаться против нее с чувством сожаления, но все-таки сражались бы"{26}.
Высказывания Ф. Энгельса относились к 90-м годам XIX столетия, были у многих на памяти и вполне годились к использованию. Напоминания о Сибири, казачьей нагайке и прочих "прелестях" российской жизни не устаревали и силы воздействия не теряли. Бетман-Гольвег с удовлетворением констатировал: "Ни социал-демократия, ни социал-демократическое руководство не вызывают опасений... Нет и речи об общей или частичной забастовке". Лидеры партии известили его, что воздержатся от любых форм протеста. Голосование военных кредитов в рейхстаге 4 августа вылилось в триумф властей: 397 депутатов – и ни одного голоса против{27}.
Шансов на то, чтобы скрыться в нейтральных кустах, у самодержавия, даже при его желании, было ничтожно мало.
Но все же представим на минуту, что чудо произошло, и Россия в стороне от побоища. Как бы развивались тогда события в плане стратегическом? Полезно обратиться к опыту другой войны, второй мировой, в которую Советский Союз вступил почти через два года после ее начала и не по своей воле. У нас, порой, обращаясь к мрачной дате 23 августа 1939 г., дню подписания пакта Молотова-Риббентропа, забывают о событиях, ей предшествовавших. Сейчас многие архивные фонды открыты, воспоминания современников и участников опубликованы, и стала известна их закулисная история. Англо-франко-советские переговоры летом 1939 г. о заключении антигитлеровского пакта по вине англичан и французов зашли в тупик. Вырисовывалась реальная перспектива быть покинутыми предполагаемыми союзниками и остаться один на один с вермахтом. В таких условиях Сталин совершил крутой политический поворот и пошел на соглашение с Гитлером, подписав 23 августа 1939 г. пакт Молотова-Риббентропа. Итоги маневра с военной точки зрения: выигрыш времени, оттяжка столкновения с Германией на год и девять с половиной месяцев, удвоение за этот срок численности вооруженных сил. Рубежи страны были отодвинуты на запад на несколько сотен километров, гитлеровским захватам в восточном направлении был положен определенный предел. Но Сталин явно рассчитывал на длительное англо-франко-германское противоборство и взаимное истощение сил, вместо чего получил блиц – разгром Польши, Дании, Бельгии, Голландии, Норвегии, Франции и многочисленные стратегические минусы.
В августе 1939 г. Германия сосредоточила на польской границе 62 дивизии, включая 7 танковых, состоявшие из неопытных и необстрелянных солдат. Запасов вооружения и боеприпасов – в обрез, молниеносная польская кампания почти опустошила склады. Нельзя сбрасывать со счетов и то, что немцам пришлось бы сосредоточить на линии Зигфрида против французов определенные силы. Сомнительно, чтобы, имея ограниченные ресурсы, они смогли преодолеть заранее подготовленную линию укреплений вдоль советской границы и учинить поход на Москву.
 В июне 1941 г. Гитлер бросил против СССР 156 дивизий, в том числе 17 танковых и 14 моторизованных, и 3 отдельные бригады, 40,5 тыс. артиллерийских орудий, 4,2 тыс. танков, более 4,3 тыс. боевых самолетов. Немецкая армия закалилась в трех кампаниях, накопила боевой опыт, считала себя непобедимой. Не надо сбрасывать со счетов силы союзников (Финляндии, Румынии и Венгрии) – 26 дивизий и 20 бригад. Об их
участии в войне в роли гитлеровских подручных в 1939 г. не было и речи. А в трагическом июне на СССР обрушился ударный кулак в 5 млн. солдат и офицеров{28}. Слов нет, летом 1939 г. партнеры по переговорам откровенно и нагло пренебрегали советскими интересами, будучи уверены, что Сталин с Гитлером не договорятся. Следует признать: причины для того, чтобы вырваться из очерченного предполагаемыми союзниками порочного круга, существовали, недаром У. Черчилль охарактеризовал решение "дяди Джо" как циничное, но неизбежное.
И все же, на наш взгляд, существует почва для дискуссии о выигрыше или проигрыше, с военной точки зрения, оттяжки войны. Да, западные союзники в августе 1939 г. собирались взвалить основную тяжесть операций на Красную Армию. Но что произошло летом 1941 г.? Советский Союз вступил в единоборство с гигантской военной машиной гитлеровской Германии, утроившей свои силы после блиц-похода по Европе, и с армиями Финляндии, Румынии и Венгрии, к которым вскоре присоединились войска Италии, Словакии и испанская якобы добровольческая "голубая дивизия", по численности близкая к армейской группировке. Британский народ – отдадим ему должное – с честью выдержал и выиграл "битву за Англию", во главе его стоял не капитулянт-мюнхенец Н. Чемберлен, а выдающийся государственный муж У. Черчилль. И все же на советско-германском фронте происходило единоборство двух армий в течение трех лет (без нескольких дней). Лишь высадка союзников в Нормандии в июне 1944 г. принесла ощутимое облегчение советскому народу и его вооруженным силам. Нам представляется потому, что различие во мнениях по вопросу о выгоде или пагубе отсрочки вступления СССР во вторую мировую войну имеет право на существование.
 В августе 1914 г. аргументы о предпочтительности вступления в войну выглядели весомее. И Париж, и Петербург не желали мириться с перспективой территориальных утрат, ущемления в правах и влиянии в опруссаченной Европе. Палеолог в критические дни заверял Сазонова в рыцарской верности своей страны и своего народа союзу с Россией. Французы рвались в бой во имя возвращения Эльзаса и Лотарингии. С Британией дело обстояло не так гладко, в политической элите насчитывалось немало желающих отсидеться на островах. Но и здесь возобладали сторонники отпора кайзеровской агрессии. Так что доводов за вступление в войну в 1914 г. существовало больше, а аргументов в пользу воздержания – меньше, нежели четверть века спустя. И все же, стоя на почве логических построений, прийти к неопровержимому выводу трудно, если не невозможно. С.В. Тютюкин полагает: кардинальный вопрос – "могла ли Россия вообще избежать участия в этой схватке мировых гигантов, у каждого из которых были свои великодержавные амбиции и притязания, остается без сколько-нибудь определенного ответа"{29}. Показательно, однако, что, переходя к размышлениям о судьбах России, С.В. Тютюкин исходит из ее участия в войне: "Правящим верхам не хватило государственной мудрости и политического искусства, чтобы использовать тот шанс, который давал им патриотический подъем 1914 года. Власть не сумела наладить контакт с обществом, ограничилась полумерами в деле государственного регулирования экономики и снабжения населения и армии продовольствием"{30}. И ответственность падала не только на царский двор, на тупое упрямство Николая II и Александры Федоровны, не соглашавшихся на малейшую подвижку к парламентскому правлению, отметавших думские предложения о "кабинете доверия", разогнавших вполне лояльное, но работоспособное правительство 1914 г. и заменивших его собранием подобострастных чиновников, не желавших расстаться со "святым чертом" Григорием Распутиным, что создавало у населения картину маразма при дворе. Значительная доля вины ложилась на либеральную думскую оппозицию, на "прогрессивный
блок", не сознававший, что по большому счету он плывет с самодержавием в одной ладье противников революции. С парламентской трибуны произносились речи, дискредитировавшие власть. Лидер кадетов П.Н. Милюков в своем выступлении 14 ноября 1916 г. не остановился перед тем, чтобы повторить расхожие басни об "измене" царицы. У думцев, как и у двора, не хватило принципиальности и политической воли, чтобы в решающие 1915-1916 гг. пойти на взаимные уступки и достичь компромисса и тем самым предотвратить превращение России в котел кипящих, готовых к взрыву страстей, направить ее развитие в эволюционное русло. Разумеется, обладай Николай II и его окружение провидческим даром, предчувствием своей гибели, они воздержались бы в июле 1914 г. от рокового шага, и последовало бы скатывание России с пьедестала великой державы. Но эта версия выходила тогда за пределы политических калькуляций, и в поисках альтернативных путей развития мы должны исходить из существовавшей тогда ситуации: во главе страны – монарх, убежденный в божественном происхождении своей абсолютной власти, фаталист, никогда не забывавший, что он родился в день великомученика Иова, и готовый нести свой крест до конца. Война представлялась венцом ниспосланных ему Господом испытаний, ее победоносный конец знаменовал милость божью и сулил укрепление трона и династии.
Реально предотвратить всесветное побоище мог отказ вильгельмовской Германии от планов сокрушения существовавшего в Европе баланса сил и ее отказ от претензий на установление в ней своей гегемонии, на что надежд практически не существовало. Берлинские стратеги боялись упустить момент, пройдет совсем немного времени, и бурно развивавшаяся и наращивавшая военную мощь Россия без всяких конфликтов и кровопролития изменит ситуацию в пользу Антанты. С предельной откровенностью эту мысль выразил статс-секретарь по иностранным делам Готлиб фон Ягов в письме послу в Лондоне князю К. Лихновскому от 9 июля 1914 г.: "По существу Россия теперь еще не готова к войне. Спустя несколько лет по всем компетентным предположениям Россия будет готова к войне. Тогда она задавит нас количеством своих солдат, тогда она построит свой Балтийский флот и свои стратегические дороги. Тем временем наша группировка будет становиться все слабее и слабее"{31}.
Можно предположить гипотетически, что немцев заставило бы опустить уже поднятый меч твердое и заблаговременное заявление британской стороны о своей солидарности с Францией и Россией. Но кабинет его величества принял решение в последний момент, когда его можно было преподнести общественному мнению как благородный порыв на помощь подвергшейся тевтонскому нашествию маленькой Бельгии. Но и в этом случае шансов на то, что немцы одумаются, было ничтожно мало. 30 лет страна готовилась к схватке. Кайзер Вильгельм сгорал от нетерпения, отсюда – его пометы на полях посольских донесений: "Теперь или никогда!". Прусский орел рвался к господству в Европе.
Такого сдерживающего фактора, как общественное мнение, не существовало, народы охватило чувство бесшабашной воинственности. II Интернационал потерпел крах, благонамеренные резолюции его конгрессов о "применении самых действенных средств для предотвращения войны"{32} оказались клочком бумаги. Фотографии тех дней запечатлели толпы восторженных берлинцев, провожавших кавалеристов в победоносный поход: длиннейший строй, выхоленные лошади, лес пик над головами бравых "зольдат" в касках. В Париже столь же радостно собирали на войну своих "пуалю". Повсюду в Европе – гражданский мир и "священное единство" нации.
 В свете всего вышесказанного мы склоняемся к мысли, что на поставленный в заголовке статьи вопрос можно ответить так: год 1914-й - войны не миновать.

Примечания:

{1} Первая мировая война. Дискуссионные проблемы истории. М, 1994; WW1 and the XX-th Century. M., 1995; Первая мировая война. Пролог XX века. М., 1998; Мировые войны XX века, кн.1-4. М., 2002.
{2} Виджецци Б. Причины первой мировой войны как проблема соотношения "короткого" и "длительного" периодов. – Первая мировая война. Пролог XX века.
{3} Игнатьев А.В. Россия и происхождение великой войны. – Там же, с.94, 98.
{4} Происхождение первой мировой войны (Материалы "круглого стола" 28-29 сентября 1993 г.), с.12-77. Первая мировая война. Пролог XX века, с.55.
{5} Там же, с.66-67.
{6} Там же, с.45, 47.
{7} Там же, с.32.
{8} Fischer Fr. Griff an der Weltmacht. Dusseldorf, 1962.
{9} Цит. по: Шнеерсон Л.М. В преддверии франко-прусской войны. Минск, 1969, с.165, 184.
{10} Первая мировая война. Пролог XX века, с.51.
{11} British Documents on the Origins of the War, v.3. London, 1928, p.352-353.
{12} Брусилов А.А. Мои воспоминания. М.,1963, с.58.
{13} Fischer Fr. Op.cit., p.107-113.
{14} Теодорович И.М. Разработка правительством Германии программы завоеваний на Востоке в 1914-1915 гг. – Первая мировая война. М., 1968, с. 116-118.
{15} Яковлев Н.Н. Последняя война старой России. М., 1994, с.151.
{16} Палеолог М. Царская Россия во время мировой войны. М., 1991, с.19.
{17} Мировые войны XX века, кн.1, с.114.
{18} Цит. по: Нарочницкая Н.А. Россия и русские в мировой истории. М., 2003, с.229.
{19} Там же, с.187.
{20} Сазонов С.Д. Воспоминания. М., 1991, с.209.
{21} Мировые войны XX века, кн.1, с.360.
{22} Сорокин Питирим (П.А.) Социальная и культурная динамика. М., 2000, с.12.
{23} Сазонов С Д. Указ, соч., с.251.
{24} Цит. по: Нарочницкая Н.А. Указ, соч., с.319.
{25} Садовая Г.М. "Диагональ" Бетман-Гольвега. – Первая мировая война. Дискуссионные проблемы истории, с.148.
{26} Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 22, с. 258; т. 38, с. 162.
{27} Fischer Fr. Op. cit., р. 105; Мировые войны XX века, кн. 1, с.403.
{28} Сиподс В.Я. Дипломатическая борьба накануне второй мировой войны. М., 1989, с. 303; Мировые войны XX века, кн.3, с.33.
{29} Мировые войны XX века, кн. 1, с. 399.
{30} Там же.
{31} Полетика Н.П. Возникновение мировой войны. М., 1935, с.502.
{32} Мировые войны XX века, кн. 1, с. 407.

Автор: В.Н. Виноградов | Дата добавления: 2011-06-23 | Просмотров: 2846